О судебной лингвистике — познавательно

Почему судебная лингвистика стала самым опасным видом экспертиз

Мой друг — футбольный фанат — совершил преступление. Нет, он не ломал стадион и не кусал лошадь полицейского. В соцсети, мимоходом, он назвал футболиста противника млекопитающим, которое лазает по лианам и до ужаса любит бананы. Все дело в том, что означенный футболист имеет оттенок кожи, схожий с ваксой. Приговор — 20 тысяч рублей. И это он еще легко отделался!ливая свои чувства и мысли перед публикой, следует иметь в вду , что от некоторых слов люди защищены законом. Фото: Анатолий Струнин / ТАСС

Вы почувствовали мою социальную ответственность в изложении информации? А все потому, что я взял интервью с самым главным специалистом по судебной лингвистике, доктором филологических наук, проректором по науке Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина, автором книг «Правовой самоконтроль оратора», «Русский язык на грани права» и «Русский язык в судебном процессе» Михаилом Осадчим.

Михаил Андреевич, неужели такая мелочь, такое эмоциональное слово, да еще в фанатском «Твиттере», могут иметь такие серьезные последствия? Это ведь по сути «болталка», «курилка». Мало ли что там еще взбредет в голову? Вот если в лицо, да еще и при свидетелях… Футболист просто двинул бы ему в морду со всей черной дури. И до суда дело бы не дошло.

Михаил Осадчий: Осторожнее, Юрий! Вы только что упомянули расу. Смысл может быть истолкован как негативный. А это уже признак преступления.

На то вы и судебный лингвист… А впрочем, у нас интервью о самых злободневных толкованиях нашей речи и в интернете, и в быту. Поэтому считаю цель нашей совместной работы научной. Посему освобождаю нас от глупой условности.

Михаил Осадчий: Я тоже хочу вас упредить. Виртуальная реальность, которой мы все «болели» в начале века, перестала быть виртуальной. Мы покупаем билеты на самолет, платим за услуги, кто-то даже находит свою любовь онлайн. Чем не реальная реальность? А за реальную реальность и отвечать приходится по реальному УК РФ.

Мой знакомый походя назвал футболиста команды противника обезьяной. Неужели за это судят? Вот у меня сосед ведет себя как обезьяна. Ходит голый по коридору, чешется…

Михаил Осадчий: Пример с соседом не совсем про то. Все же все мы понимаем, что за словом «обезьяна» в русской речи закрепилось не просто обидное слово, обозначающее, например, не очень красивого человека. Помните, Пушкин говорил, что мужчина должен быть немного красивее обезьяны? У этого слова есть и совершенно четко осознаваемый расистский смысл. Ведь ваш знакомый явно не имел в виду эстетическую сторону внешности того игрока. Именно намек на расу и стал фатальным, привел к приговору. Вот назови он его в пылу эмоций, например, «козлом», приговора бы не было.

Виртуальная реальность, которой мы все «болели» в начале века, перестала быть виртуальной

А что «козел» это так, прогулка?

Михаил Осадчий: «Козел» — слово, конечно, обидное. Но под статью об оскорблении подпадают только слова в неприличной форме, то есть банальный русский мат, сравнения с отходами жизнедеятельности, половыми органами и тому подобное. А слова «козел», «свинья», «собака», «ублюдок», «идиот», «дебил» и еще много других обидных слов содержатся в словарях русского литературного языка и неприличными, конечно, не являются. Но ваш знакомый осужден ведь не за оскорбление, а за экстремизм, это немного другое. Давайте разберемся. Оскорбление — это нанесение обиды в неприличной форме конкретному человеку из личной неприязни. Если обозвали соседа за то, что тот курит в подъезде, употребив при этом крепкое словцо, — это оскорбление. Но если основанием для агрессии была не личная неприязнь, а, например, ненависть к нации, расе или религии — это уже совершенно другое дело. Унижение человека на основании принадлежности к какой-то группе — это экстремизм, более тяжкое преступление, рисковать не советую.

Я часто читаю всякие негативные определения про нашу власть…

Михаил Осадчий: В соответствии со сложившейся практикой власть к социальным группам не относят. Власть — это такой институт. Совершенно иначе обернется дело, если кто-то призовет применять насилие к «чиновникам», вот это уже группа людей, объединенных по роду деятельности.

А как же геи?

Михаил Осадчий: Действительно, мы часто слышим не просто негативные суждения о геях, но даже призывы применять к ним насилие. Вроде бы по всем признакам тут статья за экстремизм. Но реальная практика такова, что данная группа воспринимается российской судебной системой как «незащищаемая». То же самое относится, например, к людям, больным ВИЧ. На них тоже часто объявляется травля, но правоохранительная система на такие факты закрывает глаза.

Значит, я в своем посте могу назвать оппонента сифилитиком, и мне ничего не будет?

Михаил Осадчий: Ошибаетесь. Реакция будет в любом случае. Если он и вправду переболел этим заболеванием, то будете отвечать за раскрытие медицинской тайны.

А если нет, то за клевету?

Михаил Осадчий: Тут есть сложности. Клевета — это порочащая информация. Заболевание само по себе человека не порочит, это же не преступление и не обман какой-нибудь. Если информация о болезни была ложной, можно по суду признать ее не соответствующей действительности, но вот клевету доказать не получится, такая вот странность.

Но вот если о человеке солгали, что он не просто болен, но еще и занимает какую-то должность, на которой не допускается такое заболевание (в медицине, образовании), то в этом случае уже есть все шансы на успех в суде.

В моей практике был такой случай. Однажды туристическое агентство столкнулось с трудностью: авиакомпания отменила полеты, и нужно было срочно поменять всем клиентам билеты. Конкуренты этой турфирмы смекнули, что могут воспользоваться такой ситуацией. Они опубликовали в соцсетях объявление, якобы от лица той турфирмы, мол, просим всех срочно явиться по такому-то адресу для замены билетов. И в конце указали ложный адрес. Люди поехали по адресу и, разумеется, не нашли там никакой турфирмы. В считаные часы в соцсетях поднялся вой, что всех обманули, спасти репутацию было уже невозможно. При этом в суде доказать факт порочащей информации было бы невозможно, потому что неверный адрес — это не порочащий факт. Это просто якобы техническая неточность. А урон от такой неточности колоссальный. Так из-за одного поста может разрушиться бизнес.

А что еще приходилось рассматривать?

Михаил Осадчий: Да хотя бы спортивные соревнования. Ваш брат журналист опубликовал короткий отчет в газете об итогах первенства. Ради красного словца или в целях сокращения материала были названы победителями только лица, занявшие первое и второе места. Любой читатель резонно сделает вывод, что все остальные проиграли, не заняли никаких мест. В этой ситуации парню, занявшему третье место, было несладко. Пришлось объяснять, что он все же медалист, пришлось отстаивать спортивную честь, но сделать это было очень сложно, поскольку формально о нем ничего не было сказано, то есть к нему текст как бы и не относился вовсе.

Еще случай: одна сотовая компания выпустила рекламу с лозунгом, который венчал ворота Освенцима. Так был назван новый тарифный план. А что получилось? Представляете? Кажется, до суда тогда дело не дошло.

Или вот еще одна показательная, на мой взгляд, история. Сидит восьмидесятилетняя бабуля, вяжет внуку носки и получает повестку от центра «Э». «Экстремизм», значит. Оказывается, бабушка «ВКонтакте» между сериалом и вязанием сослепу нажала на кнопку «репост» под цитатой самого Адольфа Гитлера. Мы берем на экспертизу все ее посты. Выясняем, что она, кроме вязания, внуков и подъездных сплетен ничем в своей долгой жизни не интересовалась. В итоге претензии к бабушке были исчерпаны, пост удалили, тем дело и кончилось.

Не может быть!

Михаил Осадчий: Юрий, иногда следователю для того, чтобы возбудить дело, достаточно одного поста. Он приглашает понятых и фиксирует правонарушение. Ему не хочется расследовать всю историю постов конкретного человека за год. Это такая морока! Потом еще нам все это анализировать. Проще одну или две странички. Или даже ветку с комментариями. И все. Обвинение готово. Профессиональный лингвист рассматривается языковую личность в целом. Анализирует весь массив данных. Контекст. Это оказывается очень важно для определения умысла. Часто это спасает человека от несправедливого обвинения.

Вас, судебных лингвистов, часто обвиняют в предвзятости.

Михаил Осадчий: Понимаю, о чем вы. Знаете, оказывается, что все вокруг эксперты, все могут взять в руки словарик и за пару секунд решить, прав был эксперт или неправ. Я сам не раз оказывался в ситуации, когда мои заключения начинали «гулять» по Сети, становясь предметом анализа вот таких «диванных экспертов». Критика коллег — это вещь важная и нужная, тем более если она по делу. Но чаще всего нам ставят «неуд» не другие эксперты, а участники процесса или владельцы анонимных аккаунтов в социальных сетях. На моих глазах был случай, когда моя коллега, молодой эксперт, на протяжении долгого времени получала СМС с угрозами и грязными обвинениями с неизвестных номеров. Сегодня ведь так просто узнать номер телефона и адрес. Пришлось менять место проживания, искать другую работу, прятаться.

Мы покупаем билеты, платим за услуги, кто-то находит любовь онлайн. Чем не реальная реальность? А за реальную реальность и отвечать приходится по реальному УК РФ

Мне кажется, сегодня судебная лингвистика стала самым опасным родом экспертиз. Лингвист больше других своих коллег рискует стать объектом травли и преследований. И знаете, что самое парадоксальное: чем честнее и объективнее эксперт, тем больше вероятность, что он станет неугодным всем. Происходит это потому, что истина во многих делах где-то посередине, и объективная экспертиза не приводит к полной победе ни одной из сторон. В итоге честный эксперт становится врагом и для защиты, и для обвинения, и для истца, и для ответчика.

P.S. Перечитал интервью и пошел тереть свои «твиты». Судебная лингвистика — она такая.

Данный текст опубликован на сайте https://expertportal.ru

Источник: https://rg.ru/2019/11/13/pochemu-sudebnaia-lingvistika-stala-samym-opasnym-vidom-ekspertiz.html